Кино во всем мире делают примерно одинаково: в небольшом съемочном павильоне мне выделяют уголок какой-нибудь диванчик, стол, стулья. В этом искусственном интерьере мои грозные команды «Тишина! Мотор! Начали!» звучат гротескно. В который уже раз меня преследует мысль, что я занимаюсь чем-то несерьезным. Несколько лет назад французская «Либерасьон» провела среди режиссеров опрос: зачем они снимают фильмы. Я тогда сказал: «Потому что ничего другого делать не умею». Это был самый короткий ответ, возможно, поэтому его заметили. А может, потому, что при всех тех масках, в которые мы рядимся, при деньгах, которые тратим на съемки и которые получаем, при всей этой иллюзии величия, мы, кинематографисты, часто испытываем ощущение абсурдности своей работы. Я не удивляюсь Феллини, да и многим другим мастерам, которые возводят дома, строят целые улицы и даже создают искусственное море в студии, чтобы как можно меньше посторонних глаз наблюдало за работой режиссера — делом легкомысленным и как будто немного постыдным.
Но нередко в минуты подобных сомнений мне случается увидеть то, что ненадолго развеивает ощущение идиотизма происходящего. Вот, например, сегодня: без декораций, без костюмов, без реквизита четыре молодые французские актрисы играют так великолепно, что не поверить им невозможно. Они произносят свои реплики, улыбаются, грустят — и я вдруг понимаю, зачем работаю.
Кшиштоф Кесьлёвский, 📖 «О себе»
